В последние годы в литературе, прессе, кино и на телевидении по-новому трактуют историю Великой Отечественной войны. Большое возмущение ветеранов вызвал недавно вышедший на экраны фильм "Сволочи" по одноименной повести Владимира Кунина о якобы существовавшей в годы войны спецшколе НКВД по подготовке диверсантов-смертников из малолетних преступников-сирот. Корреспонденту газеты «Военно-промышленый курьер» удалось поговорить о событиях тех лет с ветераном-чекистом Альбертом Цессарским.

Владислав Крамар: Альберт Вениаминович, как вы оказались в рядах Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД?

Альберт Цессарский: Война застала меня на четвертом курсе Московского медицинского института. Я вообще не думал о военной профессии. Мечтал поступить в литературный институт. В Одессе я учился в украинской школе, но русскую литературу у нас преподавал человек с удивительно сочной русской речью - и я влюбился в этот предмет. Большое влияние на меня оказало знакомство с семьей заведующего кафедрой русской словесности Одесского университета профессора Лазурского, который в свое время учил детей Льва Толстого в Ясной Поляне. Его жена, Наталья Михайловна (сестра академика Богомольца, который сделал много открытий в физиологии), поддерживала дружеские отношения с великой украинской актрисой Заньковецкой и поэтом Пястом, в свое время хорошо знавшим Блока. Старший сын Лазурских, художник, стал изобретателем нового русского шрифта - пушкинского - и получил две золотые медали на конкурсе имени Гуттенберга.

Приехав после окончания школы в Москву, я сдал экзамены в Институт философии и литературы (ИФЛИ), но это учебное заведение показалось мне, если можно так выразиться, бумажным, а мне хотелось жизнь, людей поближе увидеть, потому что я мечтал стать писателем. И я забрал документы из ИФЛИ и отнес их во 2-й Московский мединститут. Там я участвовал в художественной самодеятельности, после учебы, разумеется. Шефом театральной студии Дома культуры медицинских работников, которая располагалась в здании, где сейчас находится театр "Геликон-Опера", был художественный руководитель МХАТа Николай Павлович Хмелев. Он внимательно относился к тому, что я там делаю, и 19 июня 1941 года меня пригласили вступить в труппу Ермоловского театра. Я мучительно размышлял: "Неужели я сейчас вот брошу медицину, уйду в искусство?". Но через три дня нашел свое место. Помню, как в первый день войны вместе с сокурсниками бросился в военкомат, который был во дворе нашего общежития. Но вышедший военком отрезал: "Медиков мобилизуют, когда нужно будет, я сейчас вас никуда брать не буду". Тогда мы бросились в комитет комсомола института. У всех было ощущение, что нельзя терять ни минуты. Мы подали заявления с просьбой об отправке на фронт, но только в первых числах июля нас вызвали в Центральный комитет ВЛКСМ. Я очень хорошо помню это утро у здания ЦК комсомола - огромная толпа молодежи. Никто не может сейчас себе представить порыв, который тогда был. Я долго ждал, когда часовой, зачитывавший фамилии, вызовет меня, и когда вошел в здание, увидел, что и коридор забит молодежью. И что меня поразило тогда: там читали стихи - не о войне, а лирические, пели романсы. И после короткого собеседования, на котором меня спросили, не передумал ли, я был зачислен в ОМСБОН. Сбор назначили под Северной трибуной стадиона "Динамо", а затем мы направились в Высшую школу НКВД в Большой Кисельный переулок, где получили первую форму. Нужно было видеть, как студенты, среди которых было много из ИФЛИ, пытались натянуть на себя эту форму, все сваливалось с плеч, ничего не умели, размеры были большие. Затем командование отпустило меня в трехдневный отпуск, чтобы уладить семейные дела. Неофициальную свадьбу мы с супругой Татьяной Петровной сыграли еще 9 мая, но теперь нужно было зарегистрировать брак, чтобы выписать ей продаттестат. 24 июля я вернулся в часть. Местом дислокации бригады, которая состояла из двух полков и интернационального батальона, определили подмосковное стрельбище "Динамо", где мы своими руками обустроили палаточный городок.

Как осуществлялась подготовка омсбоновцев?

В первую очередь, конечно, важна была огневая подготовка. Мне повезло, что в институте я сдал нормы на значок "Ворошиловский стрелок", но большинство ребят в жизни не держали в руках оружия. Особенно старались филологи. Обучение подрывному делу организовывали легендарный Иван Старинов и секретарь комсомольской организации нашего полка Федор Солдатов. Нужно сказать, что нас не мучили муштрой на плацу. Не было и как таковой идеологической подготовки. Да и чему могли обучить филологов и историков сержанты и лейтенанты? Жизнь в бригаде была и так духовно насыщенной, было очень много собраний, лекций, концертов. Поднимала дух песня, которую сочинил студент архитектурного института Володя Ступин. Мы повторяли слова: "И по улицам Берлина флаг советский пронесем". Это был гимн нашей бригады. К нам приезжал Илья Эренбург - тогда все газеты были заполнены его острыми антифашистскими фельетонами. Позднее нам их присылали за линию фронта. Я уверен, что именно духовная атмосфера была нашим главным оружием. Человек мог не очень чисто стрелять, но зато его товарищи знали - он не покажет спину врагу. Правда, "дезертиры" у нас были, но особенные. В августе за линию фронта в район уже захваченного немцами Брянска был отправлен первый отряд "Митя" - 30 человек под командованием Дмитрия Медведева. И вдруг пропал наш Коля Королев, семикратный абсолютный чемпион страны по боксу. Мы боялись своих предположений: "Неужели Коля дезертировал, такой парень!". Все объяснила радиограмма от Медведева: Королев, догнавший отряд, просится идти с ним в тыл врага. Центр дал добро. И такой случай был не единственным. Филолога Гришу Шмуйловского, который каждые два дня писал рапорты об отправке на фронт, вернули с аэродрома, куда он самовольно пробрался, чтобы удрать за линию фронта. Бойцы ОМСБОН буквально рвались на фронт. Я тогда попал в отряд капитана Морозова, направленный под Можайск. Здесь собрались одни спортсмены: Коля Шатов - штангист, чемпион мира, Саша Долгушин - чемпион страны по гребле, чемпионы по велосипедному спорту, по метанию диска... Словом, ребята, закаленные в спортивных состязаниях. Немцы уже были в Можайске. Перед отрядом была поставлена задача: начать действия в тылу противника в случае, если немцам удастся прорваться в Москву. Мы вырыли землянки на берегу Москвы-реки, замаскировали их. Нас было всего 33 человека, а на противоположном берегу реки стоял целый батальон немцев. При этом у нас не было ни одного автомата - только пистолеты, карабины, гранаты. Когда ударили морозы, по ночам из деревни с противоположного берега начали перебегать местные жители. Но как только кто-нибудь оказывался на льду, немцы начинали поливать из пулемета, установленного на колокольне. Мы встречали тех, кому удалось перебежать, обогревали их, кормили, я перевязывал раненых. Мы понимали, что этим ледовым переходом могут воспользоваться и немцы, чтобы перейти в наступление, а силы были неравные. И тогда Морозов решил ввести противника в заблуждение. Мы стали ходить по берегу Москвы-реки на глазах у немцев по 10 человек, изображая патрульную службу большой воинской части. Из-за сильного мороза сменялись каждые два часа. И вот там, под Можайском, в начале декабря мы получили серый листочек бумаги, на котором был приказ Верховного главнокомандующего о контрнаступлении. Примерно в середине января меня вернули в бригаду, потому что наш небольшой отряд был придан армии Рокоссовского, а по штату на 33 человека в армии врача не полагается. Я был откомандирован в батальон особого назначения, который стоял на Малой Дмитровке, но перспектива просидеть в Москве до конца войны приводила меня в ужас. На свое счастье я повстречал своего товарища Сашу Фанштейна, который рассказал мне, что Медведев формирует новый отряд. Я узнал у него телефон Медведева на Лубянке и напросился к нему на прием. Он выслушал просьбу, куда-то вышел и через 15 минут принес документ об откомандировании в его распоряжение. Уже после этого приема я вспомнил, что видел Медведева еще в детстве в Одессе. Это было на встрече чекистов с общественностью. В апреле 1942 года мне было поручено отобрать 80 человек для нашего отряда.

По каким принципам осуществлялся подбор в отряд?

Отряды формировались следующим образом. Объявлялось, что такой-то командир собирает группу добровольцев для ухода на фронт, причем, куда именно и для каких задач, не уточнялось. То есть фактически добровольцы шли за командиром, которого знали с лучшей стороны. У Медведева к тому времени уже был большой авторитет: кроме отзывов его сослуживцев, сыграла роль и статья в "Правде" об успехах его отряда "Митя" на Брянщине. И потому записалось к нам более 400 человек. Конкурс был огромный, передо мной стояла сложная задача. Все рвались к нам. И так рвались, что и упрашивали чуть ли не со слезами, и даже пытались обманывать. При освидетельствовании футболиста Саши Базанова я обнаружил у него шум в сердце. А он мне говорит: "Что ты свою трубку слушаешь? Ты в глаза мне смотри". Я посмотрел ему в глаза и не удержался, дал положительное заключение. За линией фронта он одно время был начальником штаба отряда, но потом умер от сыпного тифа. Перед заброской в тыл противника мы проходили дополнительную подготовку, в частности по парашютному делу. Никто из нас, кроме Медведева, опыта прыжков не имел. Парашютное крещение мы получили на аэродроме возле Щелково. Не забывал я, конечно, и о повышении своей врачебной квалификации. После возвращения из Можайска я успел окончить институт по ускоренной программе и аттестоваться на военврача 3-го ранга, ходил на операции в разные госпитали, смотрел, как их делают... А после бомбежек были страшные ранения - ассистировал кое-где, консультировался у товарищей по институту, которые имели больший опыт - Серафима и Георгия Знаменских.

Как проходила заброска за линию фронта?

Заброска происходила по воздуху. Поэтапно, по группам - каждая группа по своему маршруту. Экипажи были из дальней авиации. В качестве сопровождающего, как правило, летел офицер-инструктор по парашютно-десантному делу. Парашюты были со страховкой. Карабин со страховкой зацепляется за прут под потолком кабины. Очень важно было, чтобы каждый из нас вовремя зацепил этот карабин и потащил его к двери, чтобы не раскрылся парашют еще в кабине. Это была задача нашего сопровождающего. Он проверял каждый наш карабин, каждого из нас, открывал дверь кабины. Каждого провожал словами: "Ну, ребята, за Родину, пошел". Первоначально планировалось, что отряд Медведева должен был быть заброшен в Одесскую область для содействия разведывательно-диверсионной группе Молодцова, но затем было принято решение направить нас на Западную Украину. Правда, одна из наших групп, заброшенная туда, почти вся погибла: нашлись предатели в деревне, сообщили немцам. Группа была окружена, остался в живых единственный человек, которого в это время послали на задание, на разведку, а вся группа была уничтожена. Мы долго ждали, не понимали, почему от них нет сообщений. Медведев страшно нервничал, потом выяснилось, что вот такая вещь - предательство. После войны этих предателей нашли и судили на Украине, они свое получили.

А какое участие в вашей подготовке принимали сотрудники центрального аппарата 4-го управления НКВД?

Они принимали участие не только в подготовке, но и непосредственно в нашей деятельности. Несколько человек из тех, кто работал в центральном аппарате, пришли к нам в отряд. Медведев хорошо знал их и поручал агентурную работу. Так получилось, что на аэродроме во время своей заброски я познакомился с начальником 4-го управления НКВД Павлом Судоплатовым. Я его уже видел на Лубянке. Открываю входную дверь в здание, а навстречу - старший майор госбезопасности (а это было звание генеральского ранга, приравнивавшееся к армейскому комдиву). Увидев, что я вхожу, посторонился и рукой показывает: "Пожалуйста, проходите". Я, еще не имевший звания, был очень удивлен обходительностью со стороны столь высокопоставленного офицера. Правда, тогда я еще не знал, что встретил Судоплатова. А вторая встреча произошла так. Я должен был лететь с пятой по счету группой, но тут случилась такая беда - один наш разведчик, приземляясь, зацепился парашютом за сосну, обрезал стропы, свалился на пень и получил открытый перелом бедра. Товарищи спрятали его в погребке и передали радиограмму: "Что делать?". И вот тут на аэродром приехал нас провожать Судоплатов и напутствие свое мне дал: "Ну, доктор, найдите свое место в отряде".

Но при этом я ощущал заботу Судоплатова на протяжении всего времени, что я был в отряде. Каждый раз, когда он получал сведения о нас, он посылал своих людей к моей жене, чтобы сообщить, что я жив и здоров. И это, конечно, великое было дело во время войны. Так, когда от подчиненных он узнал, что жена вышила мне платочек на память, он распорядился обязательно передать его мне. И я всю войну носил его в нагрудном кармане. В этой же посылке лежал "Гамлет" - моя любимая книга, которую я просил прислать жену. Кстати, все письма из-за линии фронта исправно доходили домой. С такой человеческой заботой, несмотря на тяжелую военную обстановку, Судоплатов относился и к другим - это было правилом для 4-го управления.

Альберт Вениаминович, не могли бы вы сказать несколько слов о ваших непосредственных командирах? Можно утверждать, что они имели моральное право посылать подчиненных на задания, связанные с риском для жизни?

В ОМСБОН командиром моего 2-го полка был Сергей Вячеславович Иванов. Я помню, как он по-отечески относился ко всем нам. Его сын, Игорь Сергеевич Иванов, ныне секретарь Совета безопасности России, на наших встречах говорил: "У меня было впечатление, что отец серьезный, грозный человек". А я его знал совсем с другой стороны. Сергей Вячеславович был человеком очень добрым, много уделял внимания воспитательной работе. Как ни увидишь его, он стоит с кем-нибудь и долго объясняет что-то. Комиссаром нашего полка, а потом и комиссаром отряда "Победители" был Сергей Трофимович Стехов. Его жизнь была примером постоянного служения идее. Сам он сирота, мальчишкой был взят в семью кузнеца, у которого было восемь своих детей.

Теплота, полученная в детстве от чужих людей, заложила в нем прочную моральную основу. Его очень любили и в полку, и в отряде. И когда Стехов объявлял, что идет на операцию, а он был боевой комиссар, начиналось что-то невозможное. Люди приходили к нему даже по ночам, уговаривая взять с собой. Они верили в него абсолютно, верили, что он делает святое дело. И после войны Стехов стал начальником УКГБ по Винницкой области. Он оставался таким же - я ездил туда и встречался с его сотрудниками. Помню историю, когда женщина, получившая от украинских националистов задание совершить теракт, буквально переродилась за одну беседу с ним. Она, во-первых, ощутила его правдивость, его душу, его веру в людей. Во-вторых, он сумел ей объяснить, что такое национализм, какая это страшная вещь для любой страны и что такое человеческая общность, интернационализм.

А командир отряда Дмитрий Медведев всегда говорил прямо: "Задание смертельно опасное, можно не вернуться, кто готов идти на это задание - прошу сделать шаг вперед". И все выходили вперед, потом уже из них отбирали несколько человек. В бою Медведев был всегда впереди. Я помню, как мы переходили через железную дорогу, а там засели венгры. Он так тихонечко повернулся, маузер у него был, показал его нам и пошел во весь рост. Это было не так просто - открытое место.

Было немало моментов, когда нам грозила смертельная опасность. Однажды от подпольщиков из Ровно к нам поступило сообщение: немцы пытаются заслать к нам провокатора под видом участника подполья, но данных, по которым его можно было выявить, оказалось очень мало: высокого роста, темноволосый и все. К каждому приходящему в отряд стали внимательно присматриваться. И вот кто-то из наших ребят, кто жил в одном шалаше с новичком, подходившим по описанию, заметил, что тот прячет под подкладку пиджака какой-то пакетик. На вопрос вызвавшего его к себе Медведева он ответил, что это лекарство от гриппа. По просьбе Медведева я осмотрел это лекарство: никаких надписей не было, белые таблеточки, они очень меня насторожили, потому что имели кристаллический блеск. И тогда решили провести проверку: Медведев привел новичка в санчасть и говорит: "Доктор, посмотрите... Говорят, он заболел". Я предложил ему принять его лекарство от гриппа. Он стал белым как мел, сделал шаг назад. Я спрашиваю: "А что вы, это же против гриппа, ничего страшного нет". И вдруг он как рванул из шалаша, а на выходе его уже ждали два наших автоматчика. Оказался цианистый калий - ему дали задание отравить командование отряда. У нас было несколько подобных случаев, но только один провокатор сумел скрыться и навести на нас немцев. У нас тогда было человек 300, все остальные на заданиях, а нас окружили целых два полка. Бой продолжался с утра до поздней ночи... Немцы уже врывались в наши крайние землянки, мы уже погрузили раненых в обоз, вытянули обоз по просеке, снаряды начали рваться совсем близко, и тут Медведев принял решение снять роту и направить ее нащупать командный пункт нападающей на нас группировки. Часа два они рыскали по лесу, но все-таки нашли поляну, на которой расположился немецкий командный пункт и застали противника врасплох. Управление карательной операцией было парализовано, немцы бежали, хотя по запасам боеприпасов и продовольствия было видно, что они хотели держать нас в осаде не один день.

А вот причины бесстрашия легендарного разведчика Николая Кузнецова, совершавшего дерзкие вылазки в форме немецкого офицера, сейчас объясняют тем, что он будто бы сам искал смерти. Сейчас его называют не иначе как "терминатор Лубянки".

Мне больно слышать такие эпитеты и измышления о человеке, которого я хорошо знал. Сейчас стало модно пачкать грязью все, что было в советские годы. Я помню, как осенью 1942 года мы встречали Кузнецова: жгли сигнальные костры конвертом для наших десантников, прыгавших с парашютом, - четыре костра по краям и один в середине. У среднего костра стояли Медведев и я. И вот с одним из наших товарищей пришел человек, которого я раньше не видел. Он был в одном сапоге, потому что при высадке его засосало в болото. И несмотря на то что он испытал немало тревожных минут, он шел с какой-то удивительно сияющей улыбкой. Подошел к Медведеву, откозырял: "Явился в ваше распоряжение". Тут и произошла удивительная для меня вещь. Медведев ножом отрезал верхнюю пуговицу на его гимнастерке, расковырял ее, достал оттуда свернутую папиросную бумажку, развернул, прочитал и бросил в огонь, а затем пожал ему руку. После этого Медведев мне говорит: "Ну-ка поговорите с товарищем по-немецки". А дело в том, что я доставал Медведева с просьбами дать мне ответственные поручения, доказывая, что знаю этот язык. Сложил какую-то корявую фразу, и после ответа новичка на блестящем немецком языке мне стало неловко за свои "глубокие" знания. И тогда Медведев говорит ему: "Будете ночевать с доктором под одной плащ-палаткой, заодно и в немецком попрактикуетесь". Первое впечатление от Кузнецова: подтянутый, внутренне собранный и открытый человек. У него было какое-то детское прямодушие, он был очень доверчивый человек, хотя, как известно, в ходе выполнения заданий ему приходилось изображать немецкого офицера. При этом он очень любил немецкую культуру, знал массу стихов на память - и Гете, и Шиллера.

У него не сложилась личная жизнь, семьи не было. Но утверждать то, что он не хотел жить! Он мне рассказывал, что мечтал встретить человека, который его поймет, полюбит. Он был человеком, конечно, светлой души. Кроме того, Кузнецов был удивительно находчивый, он никогда не терялся в сложных обстоятельствах. Вот, например, случай, когда был захвачен командующий карательными войсками на Украине генерал Ильген. Долго вели разведку, выясняли условия жизни, когда он появлялся дома, когда уезжал. К дому генерала подъехали на машине, которой управлял Коля Струтинский, переодетый в форму немецкого солдата. Когда они вытащили Ильгена из дома, по улице проходили три немца. А генералу удалось выплюнуть кляп и заорать: "На помощь, на помощь". Они остановились и спрашивают: "Что произошло?". Кузнецов подходит к ним и говорит, что в доме у генерала поймали советского партизана и нужно отвезти его в гестапо. А один из них, из немцев, был с периной в руках. Кузнецов обратился к нему: "Вам придется проехать к нам, чтобы дать свидетельские показания". А тот отвечает: "Я не могу, я несу перину для гауляйтера Эриха Коха". Кузнецов говорит: "Вы перину отдайте своим товарищам, а сами поедете с нами". Ильгена успели вывезти из города. Или случай, когда Кузнецов ликвидировал верховного судью Украины Функа. Он мне рассказывал, что перед тем, как войти в кабинет Функа, тщательно обошел местность, посмотрел, как можно оттуда уйти. На соседней улице за забором поставили машину. И когда Кузнецов поднялся наверх, оказалось, что секретарша Функа пришла раньше начальства. Но нужно было как-то войти в его кабинет. Разведчик начал с ней любезничать, даже пригласил ее в кино. И когда она пошла принести ему кофе, он увидел в окно, что наш связной на противоположной стороне улицы подает знак о приближении Функа. Кузнецов спрятался в кабинете, уложил вошедшего выстрелом из пистолета и выскочил. В этот момент к зданию суда подъехали два грузовика с эсэсовцами. Распахнулось окно на 2-м этаже, оттуда что-то кричал адъютант Функа. Кузнецов крикнул немцам: "Куда он побежал?" - и бросился за угол к машине.

А что касается того, что сейчас пишут и снимают, не могу не высказать своего возмущения по поводу повести Владимира Кунина "Сволочи", по которой уже снят одноименный фильм. Сюжет этой повести абсолютно неправдоподобен. И тут даже не нужно ничего доказывать. Из моего рассказа понятно, из каких людей состояла наша бригада, наш отряд, люди такого же плана были и в других отрядах, с которыми мне приходилось пересекаться. Это была настоящая армия патриотов, романтиков, людей, веривших в свои идеалы и рвущихся за них в бой. Не было никакого смысла готовить для заброски в тыл врага для выполнения ответственного задания подростков, да еще из криминального мира. В повести много других несуразиц. Как, скажем, можно пытаться взорвать скальный карниз, который при этом должен был обвалиться на немецкий военный объект в Альпах, с помощью двухсотграммовых толовых шашек? Об этом даже смешно говорить. Я считаю, что все это написано с единственной целью - облить грязью наши органы безопасности, да и всех фронтовиков. А чего стоит фрагмент книги, где два молодых лейтенантика, готовя Парад Победы, гоняют ветеранов по плацу с криками: "Тверже шаг!", "Коленки выше!"... А приехавшего на инвалидной коляске ставят в колонну для шествия на параде... Я бывал во Франции, Италии, Германии. В этих странах люди имеют искаженное представление о вкладе Советского Союза в победу во Второй мировой войне. По их представлениям, Гитлера победили американцы и англичане. Теперь и нашу молодежь посредством такого творчества толкают к выводу: "А могли ли мы победить в войне, если использовали для диверсионных заданий в тылу врага малолетних воришек?". А ведь художественные произведения очень важны для воспитания подрастающего поколения. Моим любимым фильмом в молодости, например, был "Чапаев". В одесскую школу, где я учился, приходили участники Гражданской войны, а во дворе мы играли в коммуну - приносили из дома продукты, складывали и делили все поровну. И во время войны деньги не имели значения. Была такая же присказка "Если хочешь иметь меньше денег и наград - иди в ОМСБОН". Я понимаю, что в агентурной работе нужно пользоваться любой возможностью, чтобы получить информацию, но в нашей практике, конечно, главным орудием вербовки были наши идеи. Деньги для агента за информацию - это обоюдоострое оружие. Сегодня ты заплатил, завтра другой его перекупил. После ухода на пенсию я много участвовал в общественной жизни, встречался с молодежью. Я должен сказать, что был какой-то момент, когда молодежь начала опускаться, когда перестали читать, когда стали увлекаться всякой шелухой, которую выдавали за культуру. А потом я увидел, что начинается возрождение, появляются молодые ребята, которые уже читают, образованные, которые ищут правду, ищут цель жизни. Так что у меня нет пессимизма.

Статья опубликована в газете «Военно-промышленый курьер» №11 (127)